— Вот и я, — сказал князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили
братьев Славян, а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией, а не братьями Славянами. Вот и Константин.
Неточные совпадения
— Кстати, мне недавно рассказывал один болгарин в Москве, — продолжал Иван Федорович, как бы и не слушая
брата, — как турки и черкесы там у них, в Болгарии, повсеместно злодействуют, опасаясь поголовного восстания
славян, — то есть жгут, режут, насилуют женщин и детей, прибивают арестантам уши к забору гвоздями и оставляют так до утра, а поутру вешают — и проч., всего и вообразить невозможно.
Ему, стало быть, не трудно было разжалобить наших
славян судьбою страждущей и православной
братии в Далмации и Кроации; огромная подписка была сделана в несколько дней, и, сверх того, Гаю был дан обед во имя всех сербских и русняцких симпатий.
Между прочим, я имею очень редкую книгу, под названием «Путеводитель по русским съезжим домам», соч. австрийского серба Глупчича-Ядрилича, приезжавшего вместе с прочими братьями-славянами, в 1870 году, в Россию, но не попавшего ни в Петербург, ни в Москву, потому что Соломенный помпадур, под личною своею ответственностью, посадил его на все время торжеств на съезжую.
На днях приезжает ко мне из Петербурга К***, бывший целовальник, а ныне откупщик и публицист. Обрадовались; сели, сидим. Зашла речь об нынешних делах. Что и как. Многое похвалили, иному удивились, о прочем прошли молчанием. Затем перешли к братьям-славянам, а по дороге и «больного человека» задели. Решили, что надо пустить кровь. Переговорив обо всем, вижу, что уже три часа, время обедать, а он все сидит.
— Шайка русских разбойников или толпа польской лагерной челяди ничего не доказывают. Нет, Алексей: я уважаю храбрых и благородных поляков. Придет время, вспомнят и они, что в их жилах течет кровь наших предков,
славян; быть может, внуки наши обнимут поляков, как родных
братьев, и два сильнейшие поколения древних владык всего севера сольются в один великий и непобедимый народ!
Наши
братья,
славяне, это какие-то неумытые господа, умеющие только воздыхать о своем политическом положении; итальянец — красив, но сильно простоват; от каждого француза воняет медными пятаками или лежьон-д'онером [Лежьон д'онер (франц. legion d'honneur) — Почетный легион, один из известнейших орденов во Франции.
Варяги же были народ, единоплеменный
славянам, живший по берегам Балтийского моря и издавна находившийся в сношениях с руссами, так что Гостомысл, умирая, просто указал своим согражданам на Рюрика с
братьями как на людей, хорошо им известных и достойных быть их правителями.
С самого начала идет коротенький рассказ о баснословном времени славянской истории (V–IX века) и приводится рассказ новгородского летописца о скифах и
славянах, которых он почитает единоплеменным народом, производя их названия от имен князей Скифа и Славяна, родных
братьев.
Князья названы
братьями, хотя
славяне и скифы были народы разные».
Тут мы, кстати, имели случай убедиться в той глубокой симпатии, которую к нам, русским, питают наши западные братья-славяне.
Везут вам эти лгунищи как раз то, что вам хочется получить из провинции: они и
славянам братья, и заатлантичникам — друзья, и впереди они вызывались бежать и назад рады спятиться до обров и дулебов.
Брат рассмеялся и говорит, что этого господина никто не посылал и в пользу
славян действовать не уполномочивал, а что он сам усматривал в этом хорошее средство к поправлению своих плохих денежных обстоятельств и еще более дрянной репутации.
Докажите целому свету, что вы честные, справедливые люди, что вы такие же
славяне, как и поляки, и не хотите вешать и стрелять своих
братьев!
— Она права, млада сербка права, mesdames, — первая подняла голос Наля Стремлянова, — рано еще объявлена, a объявят ее — так разве же не можем мы быть уверены в несомненной победе наших? Ведь, защищая обиженных братьев-славян, поднимет оружие наша милая родина, голубушка-Россия. Так говорили мне мои
братья, мой отец, все старшие. Так неужели же Господь не поможет нам победить зазнавшегося врага?
Я — Грацановский, галичанин, поляк, принужденный стать в ряды ненавистных мне швабов против единокровных братьев-славян.
При мне к нему ходило несколько человек, больше иностранцев, мужчин и женщин, а учеником его был впоследствии сам лектор русского языка и славянских наречий — Луи Леже, которого в этой аудитории сначала я издали принимал за"брата-славянина", потому что он уже бойко болтал и по-польски и даже по-чешски.
В Вене, кроме интересного театрального мира, я рассчитывал ознакомиться и с"
братьями славянами", хотя и не был никогда славянофилом.
И потребность что-нибудь задумать более крупное по беллетристике входила в эти мотивы, а парижская суета не позволяла сосредоточиться. Были на очереди и несколько этюдов, которые я мог диктовать моему секретарю. Я мог его взять с собою в Вену, откуда он все мечтал перебраться в Прагу и там к чему-нибудь пристроиться у"
братьев славян".
Знание немецкого языка облегчало всякие сношения. Я мог сразу всем пользоваться вполне: и заседаниями рейхсрата (не очень, впрочем, занимательными после французской Палаты), и театрами, и разговорами во всех публичных местах, и знаменитостями в разных сферах, начиная с"
братьев славян", с которыми ведь тоже приходилось объясняться на"междуславянском"диалекте, то есть по-немецки же.
— Вот именно — разгордьяж! И это повело к большой потере, потому что
брат Лука рассердился и не только перестал давать денег на славянство, а даже не захотел и слушать. Он ведь, знаете, как осел упрям и прямо сказал: «Все обман!» — и не велел пускать к себе не только
славян, а и самое Олимпию, и послал ей в насмешку перо.
Я бросился к окну, высунулся в форточку и стал звать брата-славянина.
То сочувствие, с которым не только русское общество, но и русский народ встретил объявление войны за освобождение наших братьев-славян от турецкого ига, не поддается описанию.
— Вот это уже не немец, не Штритер какой-нибудь, а ваш брат-славянин. Это чех. Поддержи его коммерцию.
Через несколько времени брат-славянин уже стоял у нас в кухне, гремел своими жестяными кастрюльками и говорил:
Игнаций представлял из себя нечто поэтическое и вдохновительное, — особенно для нашего брата-славянина: это был матерый, чистокровный поляк, — «шляхтич на огороде равный воеводе».
Недавно у меня была в руках поучительная в этом отношении переписка православного славянофила с христианином-революционером. Один отстаивал насилие войны во имя угнетенных братьев-славян, другой — насилие революции во имя угнетенных
братьев — русских мужиков. Оба требуют насилия, и оба опираются на учение Христа.